ЭКОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ
Принципы создания матрицы времени в творчестве Андрея Тарковского проявляются и как следование классической традиции, и как воплощение поэтической модели мира, словесно созданной отцом режиссера – Арсением Тарковским, для которого высшим мерилом существования, одной из абсолютных ценностей мира было творчество. Какими бы своеобразными ни были личные взаимоотношения отца и сына, на духовно-творческом, собственно мифообразном, ценностном уровне бесспорна роль отца в становлении и развитии сына, максималиста и страстотерпца, по-отцовски утверждавшего: «Создавать искусство – это как жить. Невозможно научить кого-либо жить хорошо, но можно подсказать, как не жить плохо» (4, 308).
Как и отец, и классики, представители русской реалистической школы, Андрей Тарковский в новом искусстве искал эталон всебытия, которым в его творчестве стало зеркало, по одну сторону которого он, Режиссер и Сын, Андрей Тарковский, а по другую – Поэт и Отец, Арсений Тарковский, создавший онтологическую фотографию, оживить которую будет суждено его сыну, где
… в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть – волна вослед волне
(«И это снилось мне…») (161, 320)…
Герменевтическая методология анализа текстов культуры позволяет констатировать не просто бытование тех или иных ценностей, порождающих концепты культуры, но и их взаимосвязи, дихотомию. К таковым парам ценностей, на наш взгляд, относится «провинция - столица», где провинция - одна из бесспорных ценностей, обладающая не только территориальной, исторической, политической, но и социокультурной самостью. Создающая культурное наследие, несущее в себе единичные и общие, общемировые и национальные черты, провинция становится фактором естественного превращения биосферы в ноосферу, «сферу разума, добра и красоты» (В.И. Вернадский), фактором региональной самоидентификации, наконец, способом обозначения и сохранения форм бытия в России (наряду с представляющими провинцию храмом и домом).
Онтологическая природа повседневности, постепенно приобретающая региональнально-историческую, национальную (многонациональную) окраску, порождает потребность в утверждении констант, «вершин нравственной оседлости» (Д.С. Лихачев), среди которых язык, природа, труд, вера, милосердие, патриотизм, гостеприимство, память поколений, знаки провинции - памятники истории и культуры, также нуждающиеся в охране и использовании. Так, отражением региональных (в частности, топонимических) и общенациональных (например, ономастических) социокультурных явлений становится литература провинции, каждый из представителей которой создает свой образ Белгородчины, обращаясь к ее знакам, как, например, поэт-белгородец В. Чурсин:
Богата Русь Мариями, Иванами,
Так повелось уж испокон веков.
Богата Русь певучими названьями
И городов, и сел, и хуторов <…>
Названья будто мастер все выстругивал,
Именовал, вздохнувши от сохи:
Деревня под яругой – Подъяруги,
Деревня под ольхою – Подольхи.
Слова рождались все – живые и разумные,
Ядреные, хоть пробуй их на зуб:
Ольшанка, Правороть, Шипы и Думное,
Гремучий, Вязовое, Редкодуб…
История Руси неисчерпаема,
Имен одних и тех же вам не счесть:
В честь деда чаще внука называем мы,
А внучку кличем в бабушкину честь.
Идет по свету сказочной Еленою,
И заглядится на нее любой…
Как хочется, чтоб были неизменными
И Вера, и Надежда, и Любовь (186).
Образ провинции (во всей множественности, неповторимости ее составляющих) является универсумом культуры, тематической нациологемой произведений народного творчества и классического искусства, в частности – литературы. Так, неоспоримо стремление писателей-белгородцев создать образ Белгородчины, что достигается посредством обращения к разным константам, ценностям. Так, писатель-фронтовик В.И. Федоров, представитель старшего поколения, этнографически, фольклористически, лингвистически точно воспроизводит образ родной земли в масштабе отдельно взятого села Чистый Колодезь (в повести в новеллах «Сумка, полная сердец»): «Село наше непростое. Другого такого нет на всем свете. На одном конце его называют Чистый Колодезь, а на другом – Чиста Криница. На одном растут ветлы, а на другом – вербы. На одном мои односельчане поют «Ревела буря», а на другом - «Реве та стогне». А впрочем, иногда те поют «Реве та стогне», а эти - «Ревела буря». А вот хаты и там и тут белые-белые. Весной мне кажется, что расторопные хозяйки, стараясь одна перед другой, побелили не только свои хаты, но и вишневые сады и даже бугры вокруг села» (166).
И.А. Чернухин, «князь Игорь» литературы нашего региона, в качестве констант запечатления провинции использует страницы узнаваемой, в первую очередь, белгородцами истории Белгородчины (что, в частности, становится основой поэм «Бел-город», «Третье Поле»):
Куликовское, Бородинское,
Поле Прохоровское - родня:
Все по духу по кровному близкие,
Разве только из разного дня.
Веет дух Пересвета над вами,
Дух Кутузова,
дух Горовца…
Память Родины не убывает,
И, как прежде, волнует сердца.
Славу русскую трижды умножив
Третье Поле, -
ты давний урок:
Меч поднявший – мечом уничтожен,
Сам в поля эти черные лег (181).
Знаками современной провинции оказываются и проблемные явления дня сегодняшнего: например, экологические проблемы, волнующие В. Молчанова:
Идеи высосав из пальца,
Повсюду ищем мы врагов.
А хутор Заячий – без зайцев.
А Логовое – без лугов.
Мелеет Нежеголь, и с нею
Донец, уставший от трудов.
И бор сосновый все яснее
Дает понять, что нет грибов…
(7, 185-186).
Ведущим образом в творчестве писателей-белгородцев становится образ Белгородчины как удаленного от столиц региона, имеющего собственную неповторимую историю, культуру, наконец, собственную значимость, которая осознается на уровне диалога «провинция – столица». И даже если какие-то явления провинциальной жизни не приобретают общенациональную известность, они остаются феноменами сохранения региональной самости, территориально-культурной самоидентификации:
В редакции столицы
Везут свои стихи
Провидцы из провинций,
Пророки от сохи.
Надвинув глубже кепку,
Обдернув рукава,
Торопятся, как в Мекку,
Как в храмы Покрова…
Но вновь бледнеют лица,
Глаза огнем горят:
Провидцы из провинций
Поэзию творят
(Л.Абдуллина) (7, 137).
По мере формирования культурного наследия, провинция во всей своей многоликости выступает как узнаваемая константа истории и культуры, из множества которых (Рязанщина, Вологодчина, Белгородчина…), вырастает образ народа и образ России, самостояние которых зависит от освоения, сохранности составляющих этой нациологемы.
У каждого из создателей произведений искусства, на наш взгляд, свое представление о провинции: для кого-то ею была столичная окраина, которая выстояла даже стылой зимой 1941-42 года, для кого-то – место взросления где-нибудь на Николиной Горе, для кого-то – безымянные железнодорожные станции, рабочие поселки, маленькие города, утопающие в лесах хутора и деревушки, рыбацкие тони, затерявшиеся где-то в тайге гарнизоны, далекие сибирские, алтайские реки… Но именно эта многоликая провинция, территориально противостоящая столице, и стала местом реализации культурно-антропологических ценностей, моделирующих систему «человек – природа - общество».
Прав Э. Кассирер, постулирующий единый мир культуры как интегрирующий в себе общечеловеческие ценности, но не менее прав и О. Шпенглер, подчеркивающий, что развитие культуры неотделимо от каждого народа, региона, эпохи. В рамках единых духовных ценностей культура сохраняет уникальность субкультур отдельных народов, регионов, социальных групп. Как бы ни прогрессировали культурные коммуникации, самую высокую степень активного включения индивида в духовное творчество может обеспечить развитие культуры конкретного региона, конкретной общности.
Итак, резюмируя вышеизложенное, мы отмечаем, экология культуры актуализирует антропологические ценности, составляющие смысло-содержательное ядро культуры в системе «человек – природа - общество» в аспекте ее доминантных звеньев, образующих национальную «концептосферу» (Д.С. Лихачев), всесторонне воплощенную в «текстах культуры»:
- «человек» (Ребенок, Мать, Отец, Дом, Путник, Труд, Добро, Милосердие, Любовь, Вера, Духовность, Надежда и др.);
- «природа» (Земля, Небо, Вода, Огонь, Воздух, Дерево, Трава, Солнце, Лошадь, Птица, Пожар и др.);
- «общество» (Семья, Родина, Родной край, Малая родина, Патриотизм, Долг, Честь, Героизм, Соборность и др.).
Как и отец, и классики, представители русской реалистической школы, Андрей Тарковский в новом искусстве искал эталон всебытия, которым в его творчестве стало зеркало, по одну сторону которого он, Режиссер и Сын, Андрей Тарковский, а по другую – Поэт и Отец, Арсений Тарковский, создавший онтологическую фотографию, оживить которую будет суждено его сыну, где
… в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть – волна вослед волне
(«И это снилось мне…») (161, 320)…
Герменевтическая методология анализа текстов культуры позволяет констатировать не просто бытование тех или иных ценностей, порождающих концепты культуры, но и их взаимосвязи, дихотомию. К таковым парам ценностей, на наш взгляд, относится «провинция - столица», где провинция - одна из бесспорных ценностей, обладающая не только территориальной, исторической, политической, но и социокультурной самостью. Создающая культурное наследие, несущее в себе единичные и общие, общемировые и национальные черты, провинция становится фактором естественного превращения биосферы в ноосферу, «сферу разума, добра и красоты» (В.И. Вернадский), фактором региональной самоидентификации, наконец, способом обозначения и сохранения форм бытия в России (наряду с представляющими провинцию храмом и домом).
Онтологическая природа повседневности, постепенно приобретающая региональнально-историческую, национальную (многонациональную) окраску, порождает потребность в утверждении констант, «вершин нравственной оседлости» (Д.С. Лихачев), среди которых язык, природа, труд, вера, милосердие, патриотизм, гостеприимство, память поколений, знаки провинции - памятники истории и культуры, также нуждающиеся в охране и использовании. Так, отражением региональных (в частности, топонимических) и общенациональных (например, ономастических) социокультурных явлений становится литература провинции, каждый из представителей которой создает свой образ Белгородчины, обращаясь к ее знакам, как, например, поэт-белгородец В. Чурсин:
Богата Русь Мариями, Иванами,
Так повелось уж испокон веков.
Богата Русь певучими названьями
И городов, и сел, и хуторов <…>
Названья будто мастер все выстругивал,
Именовал, вздохнувши от сохи:
Деревня под яругой – Подъяруги,
Деревня под ольхою – Подольхи.
Слова рождались все – живые и разумные,
Ядреные, хоть пробуй их на зуб:
Ольшанка, Правороть, Шипы и Думное,
Гремучий, Вязовое, Редкодуб…
История Руси неисчерпаема,
Имен одних и тех же вам не счесть:
В честь деда чаще внука называем мы,
А внучку кличем в бабушкину честь.
Идет по свету сказочной Еленою,
И заглядится на нее любой…
Как хочется, чтоб были неизменными
И Вера, и Надежда, и Любовь (186).
Образ провинции (во всей множественности, неповторимости ее составляющих) является универсумом культуры, тематической нациологемой произведений народного творчества и классического искусства, в частности – литературы. Так, неоспоримо стремление писателей-белгородцев создать образ Белгородчины, что достигается посредством обращения к разным константам, ценностям. Так, писатель-фронтовик В.И. Федоров, представитель старшего поколения, этнографически, фольклористически, лингвистически точно воспроизводит образ родной земли в масштабе отдельно взятого села Чистый Колодезь (в повести в новеллах «Сумка, полная сердец»): «Село наше непростое. Другого такого нет на всем свете. На одном конце его называют Чистый Колодезь, а на другом – Чиста Криница. На одном растут ветлы, а на другом – вербы. На одном мои односельчане поют «Ревела буря», а на другом - «Реве та стогне». А впрочем, иногда те поют «Реве та стогне», а эти - «Ревела буря». А вот хаты и там и тут белые-белые. Весной мне кажется, что расторопные хозяйки, стараясь одна перед другой, побелили не только свои хаты, но и вишневые сады и даже бугры вокруг села» (166).
И.А. Чернухин, «князь Игорь» литературы нашего региона, в качестве констант запечатления провинции использует страницы узнаваемой, в первую очередь, белгородцами истории Белгородчины (что, в частности, становится основой поэм «Бел-город», «Третье Поле»):
Куликовское, Бородинское,
Поле Прохоровское - родня:
Все по духу по кровному близкие,
Разве только из разного дня.
Веет дух Пересвета над вами,
Дух Кутузова,
дух Горовца…
Память Родины не убывает,
И, как прежде, волнует сердца.
Славу русскую трижды умножив
Третье Поле, -
ты давний урок:
Меч поднявший – мечом уничтожен,
Сам в поля эти черные лег (181).
Знаками современной провинции оказываются и проблемные явления дня сегодняшнего: например, экологические проблемы, волнующие В. Молчанова:
Идеи высосав из пальца,
Повсюду ищем мы врагов.
А хутор Заячий – без зайцев.
А Логовое – без лугов.
Мелеет Нежеголь, и с нею
Донец, уставший от трудов.
И бор сосновый все яснее
Дает понять, что нет грибов…
(7, 185-186).
Ведущим образом в творчестве писателей-белгородцев становится образ Белгородчины как удаленного от столиц региона, имеющего собственную неповторимую историю, культуру, наконец, собственную значимость, которая осознается на уровне диалога «провинция – столица». И даже если какие-то явления провинциальной жизни не приобретают общенациональную известность, они остаются феноменами сохранения региональной самости, территориально-культурной самоидентификации:
В редакции столицы
Везут свои стихи
Провидцы из провинций,
Пророки от сохи.
Надвинув глубже кепку,
Обдернув рукава,
Торопятся, как в Мекку,
Как в храмы Покрова…
Но вновь бледнеют лица,
Глаза огнем горят:
Провидцы из провинций
Поэзию творят
(Л.Абдуллина) (7, 137).
По мере формирования культурного наследия, провинция во всей своей многоликости выступает как узнаваемая константа истории и культуры, из множества которых (Рязанщина, Вологодчина, Белгородчина…), вырастает образ народа и образ России, самостояние которых зависит от освоения, сохранности составляющих этой нациологемы.
У каждого из создателей произведений искусства, на наш взгляд, свое представление о провинции: для кого-то ею была столичная окраина, которая выстояла даже стылой зимой 1941-42 года, для кого-то – место взросления где-нибудь на Николиной Горе, для кого-то – безымянные железнодорожные станции, рабочие поселки, маленькие города, утопающие в лесах хутора и деревушки, рыбацкие тони, затерявшиеся где-то в тайге гарнизоны, далекие сибирские, алтайские реки… Но именно эта многоликая провинция, территориально противостоящая столице, и стала местом реализации культурно-антропологических ценностей, моделирующих систему «человек – природа - общество».
Прав Э. Кассирер, постулирующий единый мир культуры как интегрирующий в себе общечеловеческие ценности, но не менее прав и О. Шпенглер, подчеркивающий, что развитие культуры неотделимо от каждого народа, региона, эпохи. В рамках единых духовных ценностей культура сохраняет уникальность субкультур отдельных народов, регионов, социальных групп. Как бы ни прогрессировали культурные коммуникации, самую высокую степень активного включения индивида в духовное творчество может обеспечить развитие культуры конкретного региона, конкретной общности.
Итак, резюмируя вышеизложенное, мы отмечаем, экология культуры актуализирует антропологические ценности, составляющие смысло-содержательное ядро культуры в системе «человек – природа - общество» в аспекте ее доминантных звеньев, образующих национальную «концептосферу» (Д.С. Лихачев), всесторонне воплощенную в «текстах культуры»:
- «человек» (Ребенок, Мать, Отец, Дом, Путник, Труд, Добро, Милосердие, Любовь, Вера, Духовность, Надежда и др.);
- «природа» (Земля, Небо, Вода, Огонь, Воздух, Дерево, Трава, Солнце, Лошадь, Птица, Пожар и др.);
- «общество» (Семья, Родина, Родной край, Малая родина, Патриотизм, Долг, Честь, Героизм, Соборность и др.).